понимаешь, терпит. Возможно, ты случайно встретишь его в лавке, на улице или на приеме — главное, чтобы конверт был у тебя при себе, это будет так просто!

Молли помолчала.

— Конверт мог бы передать папа. Это никому не повредит. Я бы просто попросила его не задавать никаких вопросов касательно содержимого.

— Что же, — сказала Синтия, — поступай как знаешь. Мне все же представляется, что предложенный мною способ лучше, ибо если все это выйдет на свет… Впрочем, ты и так уже сделала для меня очень много, и я не стану тебя винить, если на сей раз ты откажешься.

— Мне так ненавистны эти тайные и темные дела! — взмолилась Молли.

— «Темные»! Да ты всего лишь передашь ему конверт от моего имени. Если бы я написала записку к мисс Браунинг, ты тоже отказалась бы ее передать?

— Ты сама знаешь, что это совсем другое дело. Ей я бы передала записку, не таясь.

— А ведь в записке бог знает что могло говориться; здесь же только деньги, с ними — ни строчки. Это завершение — честное и достойное завершение истории, которая мучила меня столько лет. Впрочем, как знаешь!

— Давай конверт! — сказала Молли. — Я попробую.

— Правда, душа моя? Ты хотя бы попробуй. А если не получится передать ему этот конверт незаметно, не компрометируя себя, просто сохрани его до моего возвращения. И уж тогда-то он его получит — пусть даже вопреки своему желанию!

Молли предстояли два дня в обществе одной лишь миссис Гибсон, и предвкушения ее по этому поводу были совсем иными, чем когда она оставалась дома вдвоем с отцом. Для начала они не пошли провожать отъезжающих до трактира, откуда отправлялся дилижанс; прощание на рыночной площади далеко выходило за пределы представлений миссис Гибсон о благопристойности. Да и вечер выдался мрачный и дождливый, свечи зажгли гораздо раньше обычного. Целых шесть часов, без обычных перерывов на чтение или музицирование, обе дамы сидели за рукоделием и светской беседой, не прервавшись даже на обед, ибо ради отъезжающих отобедали они рано. Впрочем, миссис Гибсон всеми силами старалась подбодрить и развеять Молли, однако той нездоровилось, заботы и тревоги тяжким грузом лежали у нее на сердце — а ее преходящее нездоровье было того самого толка, что склонно обращать неявные беспокойства в явные угрозы, которых уже не избежать. Молли дорого бы дала за то, чтобы избавиться от этих переживаний, тем более что они были для нее непривычны; однако сам дом с его обстановкой, равно как и залитый дождем пейзаж за окном, навевали неприятные воспоминания, по большей части относившиеся к последним нескольким дням.

— Я считаю, что в следующий раз в путешествие следует отправиться нам с тобой, — проговорила миссис Гибсон как раз в тот момент, когда Молли подумала, как хорошо было бы уехать из Холлингфорда на неделю-другую, в новые края, в другую жизнь. — Мы уже сколько времени сидим дома, а в молодости смена обстановки всегда так желанна! Впрочем, полагаю, путники как раз предпочли бы оказаться сейчас дома, у такого дивного яркого огня. Как сказал поэт, «Роскошных чертогов и дивных услад мне дом мой родной все ж милее стократ» [85] — как изысканно и как верно сказано! Разве это не счастье, что у нас есть такой уютный дом, правда, Молли?

— Да, — ответила Молли не без тоски в голосе, потому что ее обуяло чувство toujours perdrix. [86] Как было бы хорошо уехать отсюда с отцом, пусть бы и всего на два дня!

— И впрямь, милочка, как бы было приятно отправиться в небольшое путешествие вдвоем — ты и я. И никого больше. Не будь погода такой ужасной, мы могли бы устроить себе прогулку. Я вот уже несколько недель мечтаю о чем-то подобном, ведь мы здесь живем такой замкнутой жизнью! Признаюсь тебе, иногда сам вид этих стульев и столов внушает мне отвращение, так хорошо я их знаю. Да и как не скучать по убывшим! Без них здесь так пусто, так безжизненно!

— Да. Нам нынче очень грустно, впрочем, наверное, отчасти виной тому погода.

— Вздор, дорогая. Я не позволю тебе поддаваться этой глупой фантазии, что, мол, погода влияет на настроение. Бедный мистер Киркпатрик любил повторять: «В бодром сердце всегда светит солнце». Он произносил эти слова своим милым тоном, когда мне случалось загрустить, ибо я просто живой барометр, по моему настроению можно определять погоду, я всегда была так невероятно чувствительна! Какое счастье, что Синтия не унаследовала этого свойства; мне кажется, на нее вообще ничто не способно повлиять, не так ли?

Молли подумала минуту-другую, а потом ответила:

— Да, на нее действительно нелегко повлиять, я имею в виду, глубоко затронуть ее чувства.

— Например, я уверена, что многим барышням наверняка вскружили бы голову то восхищение, которое она вызвала, и те знаки внимания, которые получала прошлым летом, когда гостила у дядюшки.

— У мистера Киркпатрика?

— Да. Взять, например, мистера Хендерсона, этого молодого адвоката; в смысле, я хочу сказать, что он изучает право, однако у него имеется собственное состояние, которое, скорее всего, еще умножится, так что юриспруденция для него — просто забава, я так это называю. Мистер Хендерсон влюбился в Синтию всем сердцем. И это не моя фантазия, хотя матери, как известно, пристрастны в таких делах: мистер и миссис Киркпатрик тоже это заметили, а в одном из своих писем миссис Киркпатрик сообщила мне, что несчастный мистер Хендерсон отправился в долгое путешествие по Швейцарии — явно затем, чтобы попытаться забыть Синтию. Впрочем, миссис Киркпатрик убеждена, что это тот случай, когда «цепь, удлиняясь, тянется вослед». [87] Какая изысканная строка и как мило сказано! Молли, милочка, когда-нибудь ты обязательно познакомишься с тетушкой Киркпатрик; это женщина воистину возвышенного ума.

— Мне все же кажется, что было бы лучше, если бы Синтия сказала им, что помолвлена.

— Это не помолвка, милочка! Сколько можно тебе повторять?

— Как же я тогда должна это называть?

— А я вообще не вижу причин тебе это как-то называть. Собственно, я и вовсе не понимаю, что за «это» ты имеешь в виду. Старайся выражать свои мысли внятно. Это один из основных законов английского языка. Собственно, философы, безусловно, задаются вопросом, зачем нам вообще дан язык, если не для того, чтобы другие понимали, что мы хотим сказать?

— Но между Синтией и Роджером существует некое отношение; они значат друг для друга гораздо больше, чем, например, я для Осборна. Как я должна это называть?

— Тебе не следует вот так вот